В феврале 1939 г. на комбинат «Апатит» прислали нового начальника. Первого расстреляли, второй сидел в мурманской тюрьме и без особой надежды дожидался своей участи, третьего перевели ответственный пост. Новому директору Ивану Феофановичу Лозбеню, выпускнику военно-химической академии, пришлось с первого дня принять ответственность полной мерой. За комбинат, за план, за людей, за повышенные обязательства – за всё, что ложилось тяжким грузом на директорские плечи.
Первым делом он начал «закручивать гайки». Не то чтобы за последние годы комбинатовский механизм расшатался, дисциплина была, как и во всей стране – военная. Но сидела в людях после кровавого тридцать седьмого большая неуверенность. Из памяти враз не вычеркнешь ту ночь, когда комбинат лишился девятнадцати специалистов самой высокой квалификации.
Как Иван Феофанович наводил порядок во вверенном ему хозяйстве за давностью лет никто не помнит. Но легенда о жёстком директоре бродит в пересказах старожилов до сих пор. У нового начальника всё было будто бы хорошо? Но вот незадача - перестали поступать вагоны под концентрат. Причём железнодорожники отказывались подавать их безо всяких объяснений. В ответ на самые грозные и слёзные телеграммы соответствующие инстанции хранили гробовое молчание.
Это сегодня ясно, куда подевался порожняк – страна готовилась к маленькой войне с финнами. К границе перебрасывались дивизии с танками, орудиями, самолётами, славной кавалерией и грозной красной пехотой. Много для этого нужно было вагонов. Да и ниточка железной дороги от Ленинграда до Мурманска вдоль финской границы была единственной. Так что никак государство не могло дать порожняк для комбината «Апатит».
Перед директором Лозбенем встала неразрешимая проблема. Надо останавливать обогатительную фабрику, а вслед за ней и рудник, которые обеспечивали работой 80 % населения города. Да было б это просто население, а то ведь закреплено оно за ним намертво партийными циркулярами и директивами НКВД. Большая часть кировчан с детьми, жёнами, стариками и старухами не имела права покидать город без риска получить полновесный срок за колючей проволокой. Ладно, охранников, партийных, советских и других ответственных работников государство прокормит в любом случае, а что делать с кулацким элементом?
И приказал директор Лозбень ни рудник, ни фабрику не останавливать. Весь имеющийся порожняк грузить концентратом под завязку, оттаскивать его на стройдвор и сваливать концентрат под откос.
Тридцать девятый год – не тридцать седьмой, но за такой приказ запросто можно было лишиться головы. Врагов искать не перестали. Бдительные граждане сразу стали сигнализировать куда надо о вредительской деятельности директора Лозбеня. Но то ли машина НКВД, изрядно побитая собственными чистками, стала не такой поворотливой, то ли подстраховался Иван Феофанович веским московским мнением, но пронесло. К тому же все нужные войска к финской границе к тому времени подтянули, и в Кировск пошёл долгожданный порожняк. Его срочно грузили на стройдворе концентратом и отправляли на суперфосфатные фабрики.
За три дня до объявления войны белофиннам Лозбеня отозвали в Москву и назначили заместителем наркома химической промышленности СССР.
Финская война запомнилась старожилам крепчайшими морозами. А вот была ли в городе светомаскировка, никто не помнит. По всем документам – была. В январе 1940 г. городская газета грозно писала о злостных нарушителях светомаскировки. Но среди официальных бумаг есть и постановление горисполкома о праздничной иллюминации в Кировске в честь десятилетия города. Как могли сочетаться эти документы, ума не приложу.
Юбилейные мероприятии выпадали на 31 декабря 1939 г. С нынешним отсчётом возраста Кировска эта дата никак не совпадает. Но в то время городскую историю вели с момента приезда на апатитовые разработки Сергея Мироновича Кирова. Правда, ленинградский партийный начальник посетил Хибины первого января 1930 г., но кто-то добавил городу ещё один день, и праздник назначили на 31 декабря.
Со всей страны в Кировск съехалось триста гостей. Все имеющиеся гостиницы и приличные общежития были отданы приезжим. Торжество назначили в кинотеатре «Большевик». Его зал вмещал 1200 человек. Самое подходящее место.
Приглашённые на торжество степенно прохаживались по залу в ожидании начала заседания. Мужчины в праздничных шевиотовых пиджаках, женщины в легкомысленных крепдешиновых платьях. В фойе играл духовой оркестр.
Экран задрапировали материей. Как положено, повесили портреты Ленина и Сталина. На просцениуме водрузили столы под красным кумачом. Посредине, перед председательствующим – вода в ребристом графине и прозрачный стакан тонкого стекла. Это на случай, если от волнения у кого-то перехватит дух.
Всё торжественно и красиво. Выступающие вспоминали о трудностях строительства, благодарили за заботу партию, правительство и лично товарища Сталина. Некоторые приехали даже с подарками. Мончегорцы привезли бюст Иосифа Виссарионовича, отлитый из первого никеля комбината «Североникель», который только что ввели в строй. Славный такой бюстик доброго усатого дяди. Интересно, где он теперь?
Избранные после торжественного заседания отправились на вокзал. Нет, они не собирались никуда уезжать. Новенький вокзал оказался самым подходящим местом для праздничного застолья.
Его строили целых пять лет. Мурманская железнодорожная кантора выполнила проект, как и заказывали, с размахом. Огромное здание, облицованное гранитом. Внутри три зала, ресторан, гостиница. Всё по первому разряду. Но уже с первых дней строительства стало ясно, что небольшому городу, стоящему на тупиковой железнодорожной ветке, такой вокзал ни к чему. Деньги на строительство выделяли крохами. Объект раз десять замораживали. Сколько средств ушло на охрану долгостроя, одному богу известно.
В конце концов, 4 ноября 1939 г. госкомиссия подписала акт приёмки вокзала. Получился он не такой шикарный, как задумывали. Пришлось отказаться от отделки мрамором внутренних помещений. Перегородки поставили деревянные и расписали их под благородный материал. То, что они были фанерные, и позволило устроить торжество на вокзале: их просто на время разобрали, а в одном огромном зале накрыли столы на пятьсот персон. Белые скатерти, хрусталь бокалов, изысканные блюда, приготовленные специально выписанными из Ленинграда поварами. На столах теснились тарелки с умбской сёмгой. В салатницах горками высился двоюродный брат буржуазного «Оливье» салат «Столичный». Невиданная в этих краях колбаска твёрдого копчения, нарезанная тончайшими кружочками, лоснилась от жира. В шикарных вазах грудились краснобокие яблоки и ароматные мандарины с родины вождя. Посередине стройной шеренгой выстроились запотевшие графинчики с водкой, массивные бутылки с массандровскими портвейнами и сладкие наливочки специально для женщин. Для гостей играл ленинградский джазовый оркестр.
Первый тост гости подняли за Родину и горячо любимого Сталина. В каком порядке дальше шли тосты я не знаю. Только наверняка была среди них здравица за победу над коварными белофиннами.
Совсем близкая война была какой-то ненастоящей. В газетах публиковали только победные реляции да списки награждённых. О пролитой крови там не говорилось ни слова. Но именно в эту новогоднюю ночь студент-доброволец Дмитрий Ледянкин обморозил руки и ноги, как и большинство солдат в его роте. Много позже профессор Ледянкин будет читать нам, студентам Энергетического института, лекции по переходным процессам в электрических сетях. Грузный седой человек будет ковылять вдоль огромной доски в крохотных ботинках и писать сложнейшие формулы куском мела, с трудом зажатым в обрубках пальцев. Мы, студенты, знали, что пальцев на руках и ногах он лишился на неизвестной финской войне.
А в ту новогоднюю ночь никто из сидевших за богатыми столами не мог представить, как страшна она, война – даже такая маленькая. Никто не мог представить, как близка от них другая, уже Великая война. О, если б они знали, как она перекроит их судьбы! Не ведал об этом и замнаркома Иван Феофанович Лозбень. Несчастье настигло его в октябре сорок первого. То ли на самом деле он не рассчитал свои возможности, то ли доброхоты донесли куда следует, только ЦК ВКПб исключит Ивана Лозбеня из партии за распитие спирта в служебном кабинете и отправит его из московского наркомата на Урал сменным мастером на завод. Можно сказать, из генерал-лейтенантов в лейтенанты.
От такого позора многие пускали себе пулю в лоб, но только не Лозбень. Стиснул зубы и взялся за работу. Спецом в своём деле он был, по-видимому, первоклассным, что редко встречается средикабинетных руководителей. Вскоре его назначили начальником цеха, а потом восстановили в партии. В 1943 г. опального инженера вновь отозвали в наркомат.
Новое назначение было в знакомые места. Направили Лозбеня опять в Кировск, но уже не директором, а главным инженером. Пошёл он в подчинение к своему бывшему выдвиженцу Селезнёву. Два крутых характера могли столкнуться непримиримо. Но надо было работать, оживлять замёрзший и разорённый эвакуацией комбинат – не до амбиций было. Работали сутками без продыха. Несмотря на это, Иван Феофанович в 1945 г. умудрился защитить кандидатскую диссертацию. Сегодня каждый уважающий себя начальник стремиться остепениться. А тогда это было не модно, директора шли на защиту наравне с рядовыми аспирантами.
Почти шесть лет отработал Лозбень главным инженером «Апатита». Шесть самых трудных лет восстановления. При нём заработал рудник, фабрика выдала первый, ещё военный концентрат. А потом Лозбеня снова отозвали в Москву. Там он получил направление на должность директора комбината «Донсода». Требовалось восстановить ещё одно порушенное войной предприятие. Говорят, за восстановление комбината Ивана Фефановича наградили орденом Ленина.
На этом я должен закончить историю про директора, вокзал и празднование десятилетия города. Я назвал её легендой только потому, что не сохранилось почти никаких достоверных свидетельств сказанного. Но так хочется, чтобы до вас дошёл горький аромат того далёкого времени.
Автор: Тарараксин С.В.